Вся жизнь – театр!
193-й театральный сезон в Новочеркасском театре драмы и комедии им. В.Ф. Комиссаржевской — он же Казачий драматический театр — начался. На афише — имена авторов произведений, идущих на сцене: А.Н. Островский, Ф.М. Достоевский, М.Ю. Лермонтов — несомненная отечественная классика. Теперь прибавилось еще одно великое имя — А.П. Чехов. Кроме того, ожидается премьера по И.С. Тургеневу, а в перспективе и драматургия А.М. Горького. Налицо стопроцентный классический репертуар если еще и не Малого театра, то уже и вряд ли полноценно Казачьего, ибо подлинно донская тематика как-то заметно поубавилась. И, конечно, есть в афише и современные авторы. Впрочем, поговорим сегодня о недавней премьере по пьесе А.П. Чехова «Вишневый сад», которую сам автор трактовал как комедию.
Сколько пришлось видеть различных постановок этого высокохудожественного чеховского произведения, и всегда в сценографии присутствовал хотя бы намек на белоснежное великолепие цветущих вишневых деревьев, которые так любят и о чем так ностальгируют герои пьесы. Но что же увидели новочеркасские зрители, посетившие 29 и 30 сентября премьеру? Мрачное, темное и голое пространство сцены с дюжиной вертикально стоящих вразброд черных прожекторов, между которыми, рискуя зацепиться за них или свалить (что, кстати, едва и не произошло с одной из актрис), вынуждены были в рисунке мизансцен двигаться актеры. О каком уж перевоплощении в образ говорить, если боковым зрением артист должен бдительно следить, чтобы его нога нечаянно не угодила в импровизированный капкан или галоша персонажа не влетела в светильник (что также нечаянно случилось на премьерном спектакле).
О помещичьей усадьбе здесь напоминало усредненной формы створчатое окно и старинный шкаф, на одном уровне стоящий рядом с ним – весьма скромная декорация. Один-два стула, крошка-столик с кофейником, за которым полностью скрывалось лицо сидящей за ним актрисы – подобный минимализм в постановках классических пьес давно уже не выглядит новаторским откровением.
Цветовая гамма костюмов — сплошь скучные темные тона: черный, густо-серый, коричневый, мрачно-синий, в бурую крапинку и немного беж — утомляли глаз. Персонажи с мая по октябрь (столько длится действие в пьесе) носят одно и то же платье или костюм; даже молодые девушки Варя и Аня практически не меняют наряда. И лишь барыню Раневскую, прибывшую из Парижа, художник по костюмам София Зограбян наряжает, как куколку накомодную, сперва в вишнево-красное платье, затем в эффектно-бирюзовое, а после еще и в розовое с блестящей накидкой и павлиньим пером во лбу. Чтобы чрезмерно яркие, где-то даже вульгарные туалеты молодящейся Любови Андреевны намекнули нам о ее порочности, о которой упоминает и ее брат?
Что до названия данного материала, то речь идет о странном дизайнерском исполнении театральной программки к чеховскому спектаклю. На ней в пол-листа изображен нежный овал женского лица, где вместо глаз — две слепящие взгляд багровые вишни. Впечатление, скажу вам, крайне неприятное. А ведь программка к спектаклю — это не просто кусок бумаги с перечислением всех, кто к сей работе «руку приложил». Зачастую программка несет визуальный образ спектакля, заранее настраивает зрителя на его восприятие, на отношение к нему. И как же должен трактовать зритель сей дизайнерский изыск? О чем спектакль? Об ослеплении любовью к вишневому саду? О слепоте равнодушия к собственной судьбе?
Однако, несмотря ни на что, Чехов тем и хорош, что его трудно превратить в Не-Чехова. И это, несомненно, радует. Актерские работы данный факт только еще раз подтвердили. Легко, как рыба в воде, существует в роли помещика Гаева засл. арт. РФ Александр Коняхин с его нелепыми выспренними речами, обращенными то к «многоуважаемому шкафу», то к матери-природе, то к старому дому — всегда неуместными, многословными, ненужными. А эти его бильярдные фразочки-словечки, вроде бы бессмысленные, но столь интонационно наполненные.
Порадовала добротная работа Олеси Гавриловой, сыгравшей несчастливую приемную дочь Раневской Варю. Актриса существует в роли убедительно. Она искренне сердечна с юной Аней (очень теплая сцена в I-м действии). С горькой надеждой ждет она предложения от Лопахина, почти понимая, что ожидание ее напрасно. И досадует, и волнуется, и злится, но насильно милой не будешь. За Варю в исполнении О. Гавриловой обидно. Уж она ли не достойна женского счастья?
Трогательно жалок, хотя и вызывает улыбку, когда он старается хорохориться, конторщик Епиходов (Игорь Лебедев), прозванный всеми «двадцать два несчастья». И любовь его к горничной Дуняше тоже какая-то жалкая. Лебедев не хочет мириться с обстоятельствами, но автор не дает ему выбора.
Дуняша (Анна Чакуста) подлинно нежна, как барышня, и трепетна, веришь, что вот сейчас похолодеет от чрезмерного волнения и хлопнется в обморок. Дуняша А. Чакусты отзывчива на слово, эмоцию. Может, хотелось бы более точной реакции актрисы в сцене прощания с бросающим ее лакеем Яшей (Александр Руденко) — с каким чувством просит она прислать ей письмо из Парижа: с робостью укоряющей изменщика брошенки? Или все же с гордостью почти благородной барышни, мол, я справлюсь с чувством к тебе, подлый человек?
Есть что играть в роли странной гувернантки с цирковым прошлым Шарлотты Ивановны неподражаемой Людмиле Ильиной. Яркая характерность актрисы, ее эмоциональная раскрепощенность всегда налицо. Ее Шарлотта и смешна, и жалка в своей серьезности и где-то напыщенности… И она очень одинока в этом многолюдном доме — это тоже очень точно передает Ильина.
Персонаж пьесы Симеонов-Пищик всегда казался мне каким-то серо-незначительным, болтается некий надоеда на втором плане, пристает ко всем с просьбой подзанять деньжат для выплаты бесконечных процентов. Но Роман Пуличев, актер с недюжинным комическим дарованием, наполнил своего героя плотью и кровью. Его Симеонов-Пищик стал такой милый, теплый, уютный и вполне узнаваемый человеческий тип — обаятельный и симпатичный. Он отзывчив на чрезмерно выражаемые страдания Раневской. Он один по-доброму дружествен к Лопахину — и до покупки тем поместья, и после этого события. Симеонов-Пищик в исполнении Р. Пуличева — какой-то такой ненавязчиво положительный, как большой ребенок. Его — много на сцене, но это — приятное обстоятельство.
Интересно работает в роли Лопахина Эдуард Мурушкин. Об этой роли не мечтает только ленивый актер. Мурушкину судьба улыбнулась. Его купец помнит о своей мужичьей сущности, не скрывает ее, но и не кичится, сожалеет о малограмотности своей. Хотя видно, он уже пообтесался. И белые жилетки носит, и в театры ходит, и комедии смотрит, и тактичен — в отличие от той же барыньки Раневской, которая походя небрежно обрывает Лопахина, когда тот начинает рассказывать о виденной им смешной пьесе. И благороден не по-мужичьи. Он всеми силами пытается пробить броню инертности и равнодушия Раневской и Гаева к их собственной судьбе, чтобы спасти для них их же имение. А с каким завораживающим напором Мурушкин-Лопахин пляшет в финальной сцене, как медведь, широко и неуклюже топоча ногами, и не умея и не желая прятать переполняющую его радость от приобретения вишневого сада — лучшей для него в мире усадьбы. Ему, конечно, жаль Раневскую, он не скрывает этого, но нельзя же осчастливить человека против его воли.
У каждого режиссера своя Раневская. Ашот Восканян увидел в этом образе актрису Наталью Лебедеву. Раневская в исполнении Н. Лебедевой слишком суетлива, мелка, слишком слезлива, слишком приторно-восторженна. Ей как будто не хватает некоторого осознаваемого величия, покоя. Роль, безусловно, непростая. Принято почему-то считать, что беспечная помещица Раневская — несчастная страдалица и ее необходимо жалеть. Но так ли это? Да, у нее шесть лет назад утонул ее семилетний сын, а чуть раньше умер спившийся муж. И от горя решив покинуть родные места, она со скоро появившимся любовником отбывает за границу, бросая свою единственную родную 11-летнюю дочь Аню и приемную 18-летнюю Варю. И это любящая мать? Или вот она в сильном волнении целует шкаф после долгой разлуки, а Гаев в это время сообщает сестре о смерти в ее отсутствие старой няни, и барыня, усаживаясь пить кофе, равнодушно бросает: «Царство небесное. Мне писали». Н. Лебедева очевидно пытается оправдать свою героиню, хотя при таких заданных автором обстоятельствах сделать это нелегко.
И еще — в пьесе так много болтунов: Гаев, та же Раневская. А какой убедительный болтунишка «старый студент» Петя Трофимов (Алексей Ситников). В советские времена этот герой трактовался как светоч, своего рода Данко, ведущий в светлое царство свободы от собственности возлюбленную Аню (прекрасная Елена Тоцкая) и сонм подобных ей молодых идеалистов. Сегодня главная черта данного персонажа — наличие при всевозможном нагромождении красивых речей здравого смысла. Петя понимает, что и Аня, и ее мать, дядя живут в долг, за счет тех, кого они не пускали дальше передней, и открыто говорит им об этом. Правда, его правда не стоит ему больших усилий. А еще Трофимов не лишен гордости. Будучи бедным, как церковная мышь и нося рвань вместо галош, «облезлый барин» Петя все же не возьмет у богача Лопахина предлагаемые тем взаймы деньги. Хотя он и не лишен простого человеческого чувства обижаться на обидную правду. Тогда персонаж Ситникова становится уязвимым.
Старого слугу Фирса, которого в финале пьесы больного банально забыли в закрытом на зиму доме его бывшие господа, сыграл засл. арт. РФ Александр Иванков. Грустно смотреть, как преданный слуга заботливо ухаживает за стареющим беспечным баловнем Гаевым, как, несмотря на годы (все таки 87 лет!) и недомогания, старается услужить прибывшей из-за границы барыне и счастлив ее коротким обращением: «Спасибо, мой старичок». Вообще А. Иванков-Фирс очень хорош. И потому о его работе скажу одной, но емкой фразой: лучше один раз ее увидеть, чем несколько раз прочесть о ней.
Музыкальное оформление спектакля режиссер — постановщик А. Восканян продумал досконально. Мелодический рисунок комедии разнообразен. Спектакль насыщен звуками, мелодиями. В нужном месте они усиливаются, звучат даже бравурно, как в сцене бала, где пляшущие гости резвятся, точно на пиру во время чумы. Где нужно постановщику, мелодия микшируется, угасая и сходя на нет.
Эта последняя пьеса А.П. Чехова вполне неоднозначна. В пьесе двое с сошкой – Лопахин — главный делатель дела и работающая с утра Варя. Прочие — те самые семеро с ложкой, нахлебники, трутни. Недаром же Ермолай Алексеевич Лопахин говорит к концу спектакля о наболевшем: «Стоит начать какое-то дело, и ты увидишь, как мало честных порядочных людей». Но его не слишком слушают и вновь бесцеремонно прерывают. А вот он — человек дела. Лопахин и Петя Трофимов — уже теперь персонажи-антагонисты. Вот, по-моему, о ком история, с любовью выписанная автором более сотни лет назад — о деятельном герое. Да и с дачами Антон Павлович как в воду глядел — все сбылось. Что значит сила предвидения гения.
Премьерный спектакль имел успех. Были аплодисменты, букеты, приглашение на сцену постановщиков и даже возглас дамы-соседки: «Браво». Публика, поголовно поднявшись, дружно аплодировала, благодаря исполнителей за редкое удовольствие встречи с драматургией Чехова.
Уважаю нашего новочеркасского зрителя. Два вечера, когда шли премьерные спектакли, в театре наблюдался полный аншлаг. И это великолепно. С удовольствием разделяю радость по этому поводу с заместителем директора театра по зрителю Верой Владимировной Дурново, отвечающей за сборы, кассу, наполняемость зала. Причем в зале находились не только высоколобые интеллектуалы и не столь уж многочисленные городские театралы, знающие о наших мастерах сцены все и даже больше. Много пришло молодых людей. Вдумчиво слушающих монологи и диалоги персонажей. Верно реагирующих на реплики, понимающих, сочувствующих героям. А по окончании спектакля в фойе говорящих — вы не поверите — о Чехове, о чувствах любви, разочарования… Горжусь тобой, мой зритель. А если есть в Новочеркасске такой зритель, значит, есть для кого быть и творить театру.
Лариса Лиховидова, член Союза журналистов России.
Фото Екатерины Серебряковой.
