Я знаю, что он писал с детства, но редко кому-нибудь показывал то, что получалось. Кое-что появлялось в сети; особо свои творения не афишировал, хотя и не скрывал.
На мой взгляд, он был талантлив. Мне нравился его язык, сама ткань его произведений, пропитанная запахами, звуками, осязаемая. Ему не хватало простого жизненного опыта, чтобы творчество стало убедительнее. Со временем он мог бы вырваться из рядов сетевых графоманов, но.
Где небес лазурь разрывает сердца
Автору было не больше двадцати
Синий свет горящих в коридоре ламп просачивается в тонкую щель под дверью. В спальне тихо. Лиля ждет. В коридоре скрипят шаги дежурного воспитателя. Дверь открывается, белое пятно фонарного света скользит по лицам. Все должны спать. Таков распорядок. И все действительно спят, потому что после посещения пятого блока подчинение воле воспитателей становится главной чертой личности. Для всех, кроме ошибок процесса обучения.
Дверь закрывается, воспитатель уходит дальше по коридору, и они вслушиваются в его шаги. Мирон выглядывает из-за плеча Лили, и ей кажется странным, как он, такой огромный, мог спрятаться за ее худенькой спиной. Она поворачивается к нему. Дыхание двоих неспящих в тишине спальни кажется оглушительным. До следующего прихода воспитателя - пятнадцать минут.
- Есть новости, - шепчет Мирон.
Она молчит. Чувство скорых перемен сжимает горло.
- Я нашел выход. Лестница в восьмом блоке. Считается, что он завален, но, на самом деле, не полностью. Можно пролезть по вентиляции. Я вчера был там. Ты как?
- Нормально.
- Умница. У нас практика в пятьдесят шестом. Ты знаешь. Меня неделю не будет. А это тебе, - и он сует ей в руки что-то холодное и шершавое, пружинящее под пальцами.
- Что это?
- Тургенев.
- Поцелуй меня.
Через две минуты Мирон выскальзывает из-под одеяла, крадется между кроватей к выходу.
На секунду он замирает в приоткрытой двери, оглядывая коридор, и в свете синих ламп кажется Лиле живым мертвецом.
Чувство страха преследует ее всю неделю, пока она тайком читает Тургенева.
- Что такое лазурь? - спрашивает она. - Это такой цвет - лазурный? Какой он?
- Не знаю, - хмурится Мирон, - там много непонятных слов.
За неделю в пятьдесят шестом он сильно изменился - ему нарастили мышцы, движения приобрели плавность, а под бледной кожей теперь прощупываются утолщения, прямоугольники, тонкие грани вживленных структур. Он стал совсем чужим, и глаза смотрят по-новому - пристально и зло.
- Как ты? - спрашивает она.
Мирон касается ее руки, и ощущение чужеродности пропадает. Он прежний, бунтарь и мечтатель с серыми глазами. Что бы ни вживили ему в пятьдесят шестом, это им только на руку. Это может помочь.
- Идем, - он настойчиво тянет ее вглубь библиотеки, за ряды полок, уставленных пыльными томами технических документаций. Тишина звенит и рвется от их шагов. В стене на уровне глаз сереет вентиляционная решетка.
- Все готово, - говорит Мирон, и легко вынимает решетку из стены. Он подсаживает Лилю, и она вползает в темный, пахнущий холодом проход с жестяными стенами и мягкой пылью на дне. Лиля чихает, отползая дальше. Позади раздается монотонный голос воспитателя. На спине, на лбу, подмышками выступают капли пота. Лиля замирает, боясь взглянуть назад и увидеть пустые глаза воспитателя. Потом раздается глухой стук, и Мирон забирается в шахту следом за ней.
- Все в порядке. Давай, - шепчет он, и они ползут в холодной темноте - навстречу свободе. - Зато теперь у нас есть фонарь.
Они стоят в крошечной комнате с синими стенами. Краска облупилась и свисает лохмотьями. В темном коридоре позади капает с потолка вода, медленно и очень громко. В углу комнаты лежит фонарик, и по стенам пляшут изломанные тени. Мирон пинает невысокую, белую когда-то дверь. Каждый удар кажется Лиле оглушающе громким. Она вспоминает первые моменты их побега. Чувство страха, охватившее ее в вентиляции, когда воспитатель поймал их, кажется ничтожным по сравнению с отчаянием, что надвигается теперь.
- Замок автоматический. А я не заметил в прошлый раз, захлопнул. Дурак! - злится Мирон.
Лиля всматривается в темноту коридора, куда вывела их вентиляция. Там капает вода, и с потолка свисает ржавая арматура. Ей кажется, что из темноты вот-вот появится кто-то. Может быть, даже парторг, никогда не выходящий из багрового кабинета, куда водили провинившихся - до того, как появился пятый блок.
Лиля слышит короткий металлический лязг, тупой стук, с каким лезвие метательного ножа входило в мишень на тренировках, громкий треск. Она оборачивается. Обломки двери лежат на пыльном полу. Два широких блестящих лезвия медленно уползают в руки Мирона, под кожу запястий. Там выступила кровь, но совсем немного.
Лестница ползет в темноте бесконечным червем. Иногда встречается нарисованная на стене картинка - человек, застывший в полете над изломанной линией. Почему-то у него нет головы. Они видят эту картинку снова и снова, пока Мирон не выключает фонарик. Они идут в темноте, крепко взявшись за руки, касаясь плечами, и негромко разговаривают, вслушиваясь в хруст пыли под ногами и отзвук собственных голосов.
- Но что там, наверху?
- Не знаю. Но нам врут. Не было никакой войны. Воспитатели рассказывают нам сказки, чтобы мы спокойнее сидели в клетках.
Лиля вздыхает. У нее болят ноги от бесконечного подъема, и она думает о том, что же такое - солнце? Насколько оно похоже на лампы на потолках секторов? Вдруг оно точно такое же? Мирон рассказывает что-то о мире снаружи, о траве, деревьях, облаках, текущих по небу. Ей нравится звук его голоса, но она боится. Потому что Мирон и сам не был там. Он знает лишь то, что прочел в старых книгах.
- А нас хотели лишить всего этого. Запереть в клетке. Ха! - говорит Мирон, и Лиля уверена, что он улыбается.
Лестница заканчивается, упираясь в заржавленные ворота. Фонарь светит тускло, совсем сели аккумуляторы. Мирон налегает плечом на последнюю преграду, и створка подается, с хрустом отходит наружу. Свобода пахнет свежестью, холодом и, почему-то, подгнившим деревом. А еще на свободе темно.
Они бродят среди просевших, покосивших домиков. Всюду молодая поросль, но узорчатые, мягкие и зеленые листья уже не удивляют их. Свобода прекрасна, и к ней быстро привыкаешь. Мирон торопится. У Лили кружится голова, и она следует за ним, словно сомнамбула.
Мирон освещает вывеску на самом большом здании. "Школа-Интернат N 7". Буквы выцвели.
- Счастливое число, - говорит Лиля.
- Да. Идем.
Они обыскивают все постройки, и в самом дальнем и приземистом сарае находят настоящее чудо. Плавные обводы гравимоба серебристо блестят в тусклом свете фонаря. Машина кажется мертвой, на округлом боку змеится ржавая царапина.
- Нас учили водить такие, - говорит Мирон, и откидывает колпак. - Так...
Он щелкает тумблером, сдвигает какие-то переключатели, и машина оживает, негромко фырчит, выбрасывая из сопел воздухообменника призрачно-золотые фонтаны пыли.
- Красотища! - говорит Мирон, и они забираются внутрь.
Мирон закрывает колпак, смотрит на панель.
- Так... Альтиметр разбит... А мы полетим низко, правда?
Лиля кивает. Ей нехорошо. Свобода слишком огромна.
- Остальное вроде в порядке... Ну, поехали! - Мирон опускает руки на сенсоры управления. Машина срывается с места, вылетает из сырой темноты гаража.
- Мы вольные птицы, пора, брат, пора... - напевает Мирон, а Лиля никак не может вспомнить, чьи же это строки.
Потрескавшийся асфальт скользит под дном гравимоба. Интернат остался далеко позади, затерянный среди угрюмого леса.
Мирон и Лиля смотрят на летящий им навстречу мир. Он действительно прекрасен, много лучше, чем в книгах Тургенева, лучше, чем в тревожных ночных видениях, лучше, чем они могли бы себе вообразить. Потому что он реален.
Потрепанная машина стремится к полосе розового неба далеко впереди, и сердца сидящих в ее серебристом чреве замирают. Это восход, самый настоящий восход, и никаких переключений с синих ламп на желтые. Нет, это то самое Солнце, что пишется с большой буквы. Звезда, имя которой - больше, чем имя.
Дорога опускается в распадок, и гравимоб следует за ней, привязанный к уровню почвы. Но прежде Лиля успевает заметить темные громады зданий вдалеке. Город. Потом тело холма закрывает обзор. Мирон ускоряет гравимоб, и из недр машины доносится рассерженное чихание.
- Ничего, дотянем, - говорит Мирон, и улыбается. Теперь он улыбается почти все время, и от этого кажется Лиле незнакомцем. Она не привыкла к его улыбке, там, в серых коридорах. Но теперь...Лиля борется с волнами тошноты, и смотрит на проносящиеся мимо перекрученные, узловатые ветви деревьев с огромными листьями, и думает, что свобода пока не очень нравится ей. Может быть, когда взойдет солнце...
- Хм, - говорит Мирон, - тут радиационный счетчик не фурычит. А я и не заметил...
Лиля смотрит вперед. Ей все равно, только бы прекратилась тошнота. Только бы поскорее взошло солнце.
И это действительно случится скоро. Потому что дорога идет вверх, гравимоб с Мироном и Лилей поднимается над гребнем холма, и в их широко раскрытые глаза врывается алый солнечный свет, и силуэт лежащего в руинах города с черной, выжженной сердцевиной.
Гравимоб летит, не сбавляя скорости, и внутри - тишина.
__________________
*(с) название рассказа свиснуто автором у замечательной блэк-металлической формации "Темнозорь"